В начале марта военкор Александр Сладков рассказал о пленении двух групп бойцов Вооруженных сил Украины, среди которых были женщины. Армейская служба уже давно не считается чисто мужским занятием, и все же участие женщин в боевых действиях на линии фронта — скорее исключение из общей практики.
Но сегодня в зоне проведения специальной военной операции женщины по обе стороны фронта все чаще примеряют на себя мужские специальности и доказывают, что отвага — это не гендерное понятие.
Корреспондент «Ленты.ру» Анна Габай пообщалась со снайпером с позывным Лешая и разведчицей Марго, которые рассказали, каково это — служить наравне с мужчинами.
«Лента.ру»: Как вы пришли к военной службе?
Боец с позывным Лешая: Я родилась в Черкассах, но мне не было еще и пяти лет, когда моя мама уехала оттуда в Донбасс, где я и росла. В детстве я мечтала стать певицей — в школе пела в хоре: солисткой в народном хоре была и моя мама, я хотела пойти по ее стопам. Но не сложилось.
Потом я три года проучилась в ПТУ, получила специальность «формовщик-чистильщик фарфорово-фаянсовых изделий» и стала работать на фарфоровом заводе, делала посуду. Так я жила до 2014 года. В мае мне исполнилось 38 лет — и я ушла в ополчение.
В принципе, я всегда следила за политикой, за событиями, происходящими на Украине
В 2013 году в Мариуполе не выпускали солдат из военной части, и их матери подняли бунт. Тогда я поняла, что так просто это не закончится, а потом начался Майдан. И когда с Галичины стали доноситься голоса в духе «Донбасс, мы придем к вам и будем вас вырезать от мала до велика», я решила, что пойду в ополчение.
Всю весну и начало лета я ходила на дежурства, готовила еду для солдат, но 5 июля 2014 года все изменилось. Тогда поступил приказ оставить наши города — Славянск, Краматорск и Дружковку. И мы ушли — разделились: кто на Горловку, кто на Луганск ушел, а мы ушли на Донецк. Когда мы оставляли свои дома, то вообще ушли без вещей. Я тогда была в тапках, штанах и футболке — в этом и ушла.
Мы думали, что уезжаем только на десять дней, а в итоге вот уже десять лет никак не дойдем до дома. Тогда все очень быстро происходило — я и сама не понимала, как. Мы 5 июля еще были в Донецке, а 7 июля, пройдя минное поле, оказались на Саур-Могиле, самой высокой точке Донецкого кряжа. В хорошую погоду с нее видно Азовское море — и если бы противник занял эту точку, то мог бы обстреливать не только Донецк, но и Ростов-на-Дону.
Ваше боевое крещение состоялось на Саур-Могиле?
Да, но впервые в жизни я получила винтовку накануне — утром 6 июля. Она была абсолютно новой, в масле, пахла. До этого такое оружие я видела только по телевизору, не умела с ним обращаться. Со мной тогда сутки позанимались — и 7 июля я с винтовкой уехала на Саур-Могилу, где и приняла свое боевое крещение.
Для меня первые бои были потрясением: вот был рядом с тобой человек, только ты с ним разговаривал, видел его глаза — и через пять минут его нет
Было очень страшно, для меня убивать людей вообще было чем-то немыслимым. Я тогда была другим человеком — очень доброй, не смотрела на людей с плохой стороны. Помню, как вечером перед Саур-Могилой ко мне подошел командир с позывным Атаман: он сказал, что приказ есть приказ и, раз я попала на войну, его надо выполнять.
Он дал мне слово, что не бросит меня и всегда будет рядом — и до самой смерти это слово держал. На Саур-Могиле было сложно с едой и водой: мы старались делить на всех каждый сухарик, каждую банку тушенки. Но во время интенсивных боев было вообще не до еды.
«По мне работали танки и минометы»
В Донбассе вы были снайпером?
С винтовкой я работала, но снайпером себя не считаю — для такого дилетанта, как я, это слишком громко. Профессиональные снайперы обучаются мастерству не меньше пяти лет, а я — фактически самоучка, ведь теории меня никто не учил. Правда, мне объясняли правила прицеливания и вкладки (правильного удержания оружия — прим. «Ленты.ру»).
Мне учили правильно дышать, мягкости, чувствовать курок. Вообще, есть специальные таблицы на превышение, ветер, упреждение и другие параметры для точной стрельбы. Чтобы все это правильно высчитывать, надо было записывать все значения — поэтому мы заводили специальные рабочие блокноты.
Каждый раз, приходя на позицию, надо было нарисовать карту огня. Это важно, чтобы сделать единственный точный выстрел
Позиции нужно постоянно менять, чтобы не дать врагу себя обнаружить. Меня учили, чтобы всегда было намечено и подготовлено сразу несколько позиций — рабочих и ложных, учили правильной маскировке.
Есть правило — чем лучше ты замаскировался, тем целее будешь. Ведь по снайперу обычно летит абсолютно все: по мне работали и минометы, и танки. Обычно противник, зафиксировав, где примерно может находиться снайпер, отрабатывает площадь радиусом в 150 метров. Если после моей стрельбы враг выкатывал по нам все, что у него было, значит, «Лешая отработала хорошо».
Из какого оружия, кроме винтовки, вам приходилось вести огонь?
Я работала с противотанковым ружьем Дегтярева и с крупнокалиберным пулеметом «Утес» — последний это вообще вещь, мне очень понравилось. Я сама просила ребят научить меня работать с этим оружием. Еще я стреляла из автоматического гранатомета АГС-17 «Пламя» — вот он мне не понравился. Он «прыгает», его нужно стараться удержать.
Приходилось мне работать и с пулеметом Калашникова. Еще я мечтала выстрелить из ручного противотанкового гранатомета (РПГ), но было страшно — в то время я была очень худенькой и боялась, что меня унесет вместе с ним. А вообще основное мое оружие — это винтовка.
Снайпер не привязан к одному конкретному месту — я была в самых разных местах ДНР. Смело могу сказать, что на своем животе я обползала всю Донецкую область.
Каким был ваш главный выстрел?
Мой самый дальний выстрел был метров с 850-ти — но я считаю, что он был дурным, просто повезло. Во-первых, я стреляла с неудобной позиции — полусидя, во-вторых, меня всегда учили, что со снайперской винтовки Драгунова (СВД) дальше, чем на 600 метров, стрелять не нужно — промахнешься, если ты не крутой профессионал.
В тот день ребята должны были заминировать участок, а я была у них на прикрытии. Один пулеметчик попросил мое оружие — посмотреть в оптику, а я в то время готовила себе место для наблюдения. Я дала ему свою винтовку, но он увидел врага и позвал меня.
Сложность заключалась в том, что стрелять нужно было быстро и метко
Если бы я промахнулась, враг бы нас заметил. Я смотрела на противника в прицел: по его форме, наглости и поведению поняла, что это был непростой солдат. И я выстрелила. А дальше — как в замедленном кино: он рухнул, и я просто не поверила, что попала с такого расстояния.
«Врага жалеть не стоит абсолютно»
Бытует мнение, что участие в боевых действиях — не женское дело. Что вы думаете об этом?
Мы идем сражаться по зову сердца, и неважно, мужчина ты или женщина. Когда начался конфликт в Донбассе, у меня просто не было выбора. И подтверждение того, что этот выбор — правильный, я встречала не раз. Я знаю, как противник пытает мирных жителей, что он делает с ними.
Например, когда мы вошли в поселок Степное, местная жительница рассказала, что на ее глазах убили мужа, а потом заставили ее сидеть возле трупа и наблюдать, как насилуют ее 14-летнюю дочь.
И подобных историй здесь очень много — я не могла остаться в стороне
Тем более, что мой отец в свое время воевал на Кубе, все мои деды были на войне — мне было с кого брать пример. Меня учили наравне с мужчинами — ползать, маскироваться, стрелять, оказывать помощь. Никаких скидок на пол. Более того, мне кажется, что в бою мы, женщины, агрессивнее мужчин.
Если мужчины иногда говорят, что надо пожалеть противника, то я считаю, что врага жалеть не стоит абсолютно. Причем я знаю, что с той стороны женщины тоже воюют, хотя лично с ними и не встречалась.
Но, конечно, женщин-бойцов немного — у меня всего одна боевая подруга, мы служили с ней в одном подразделении
Она уже почти два года в плену — попала туда в марте 2022 года. Когда ребят обменивали, она передала, что жива. Конечно, поломана вся — правый глаз ей выбили, но жива. Может, женщины-бойцы есть в каких-то других подразделениях, но в нашем полку девчонки в основном в штабах сидели — не на передовой. Мужчинам тяжело здесь, а женщинам — еще тяжелее.
Что для вас, для женщины, было самым тяжелым на службе?
Самое трудное — это простой быт, необходимость соблюдать гигиену. А на передовой это отдельная история — помыться негде. Выручали влажные салфетки. А если ребята устраивали бани в блиндаже, это было за счастье. Неважно, зима это была или лето — ребята выходили из блиндажа и ждали, пока я искупаюсь.
Кстати, интересный момент: когда я приходила, парни сразу начинали прибираться в своих блиндажах — например, выбивать матрасы и подушки. Они говорили, что я у них была одна единственная девушка — и потому им было стыдно за беспорядок. А еще, как это принято в армии, меня поздравляли и с 23 февраля, и с 8 марта.
Весной, когда начиналось буйство цветов, мне часто дарили букеты — причем просто так. А если речь шла о Новом годе, когда цветов нет, мне дарили патроны и гранаты — и это тоже было очень приятно. Кстати, именно в зоне боевых действий в Донбассе я познакомилась со своим любимым человеком — сейчас он участвует в СВО.
Мы служим в разных подразделениях — сейчас он, как и я, проходит лечение и реабилитацию. У него тоже множество ранений. И мы с ним никак не можем увидеться, долго уже не можем: то он лечится, то я лечусь.
«От взрыва я отлетела за дерево»
Расскажите о вашем последнем ранении — как это произошло?
Вообще у меня пять контузий, последняя серьезная, я с ней пролежала в госпитале три месяца, долгое время почти не разговаривала. Дело было под Новомихайловкой: там ребята должны были штурмовать позиции, а я была на прикрытии. И тут по нам начал работать противник — в нас летело все подряд и ложилось очень близко.
Меня от линии боевого соприкосновения отделяли всего каких-нибудь 300 метров. Была и еще одна сложность — в тот день я только пришла на эту точку, чтобы определиться с местом и выбрать позицию.
И когда начался обстрел, так получилось, что я практически оказалась в открытом месте — не успела все подготовить
От очередного взрыва я отлетела за дерево — ударная волна меня аж приподняла. Я получила минно-взрывную травму, мне повредило шейные позвонки и пояснично-крестцовую зону. После этого я еще практически целый день просидела там, на позиции, даже умудрилась выкопать окоп. Но я быстро поняла, что контужена.
Дело в том, что контузия — это такая вещь, которая может не сразу дать о себе знать. У кого-то сразу кровь из ушей идет — но у меня этого не было. Но были тошнота, рвота и головокружение. А потом за мной пришли наши ребята и вывели меня из окопа — я тогда шла сама, меня не выносили.
Смогла пройти приличную дистанцию — километров восемь. Но на следующий день к вечеру мне совсем стало плохо
Когда у меня были предыдущие контузии, я к врачам не обращалась: 2-3 дня — и все становилось нормально. Но в последний раз не обошлось: меня перекосило, шею повернуло — я не могла ни голову поднять, ни глаза. Передвигалась только в сопровождении — меня даже в туалет водили за руку.
Был момент, когда я потеряла сознание — давление упало до значений 80 на 50. Дальше я уже смутно что-то помню — можно сказать, наблюдала со стороны, как меня пытались привести в чувство. К счастью, доктор сказал, что я жить буду. Но предупредил, еще одна контузия — и я могу стать овощем, на передовую мне нельзя. А еще у меня нашли онкологию.
Как вы восприняли этот диагноз?
У меня оказалась вторая стадия рака — карцинома, которая быстро съедает человека. Пока я добралась на лечение в Москву, началась уже третья стадия — опухоль быстро прогрессировала. Мне тогда это казалось приговором, причем было очень обидно: на войне не убили, а тут какая-то болячка в гроб загонит.
Но меня стали поддерживать мои сослуживцы, которые собрали на лечение больше 1,5 миллиона рублей. Поддержал любимый человек, который сам лежал в госпитале с тяжелым ранением. Я прошла через операции, химио- и лучевую терапию — слава богу, осталась жива, сейчас ремиссия. Но теперь на передовую мне точно нельзя.
А дело ведь в чем: душа человека, который сражался, который побывал в окопах, остается там, в зоне боевых действий. Ты переживаешь за ребят, молишься и сожалеешь, что сейчас не можешь им помочь. Порой даже коришь себя за это, начинаешь грызть себя.
Правда, я и сама понимаю: у меня возраст — уже не побегаешь. Больные колени, позвоночник, поясница — все это повреждено. Я на фронте буду обузой и могу подвести ребят: если им придется меня вытаскивать, кто-то из них может погибнуть из-за меня.
Но знаете, что приятно? Иной раз идешь по городу — и кто-то тебя окликнет
Начинает с тобой разговаривать, а ты смотришь и не можешь понять, кто это. Вроде и лицо знакомое, а ни имени, ни позывного не помнишь. Потому что за эти годы рядом с тобой прошло очень много человек — их были тысячи. А вот они помнят тебя и останавливают на улице. Очень приятно, что не забывают.
Как вы думаете, чем закончится СВО на Украине?
Я надеюсь, что она закончится очень скоро. И, безусловно, нашей победой — это даже не обсуждается. Мы обязательно победим! Враг любит раз в сто лет получать от русских, чтобы потом успокоиться еще на сто лет. Я очень хочу, чтобы все наши ребята остались живы, чтобы они вернулись целыми и невредимыми к своим матерям, детям и женам.
Я хочу, чтобы у них все было хорошо. И сама очень жду встречи с любимым. Это самое главное, других желаний у меня нет.
«Разведчик со стальными яйцами»
«Лента.ру»: Как вы пришли к военной службе?
Боец с позывным Марго: Я родилась и выросла в Луганской области, в семье простых сельских жителей. Мой отец в свое время служил в Афганистане, но кадровым военным он не был. Однако я сама еще в школе, в десятом классе, решила, что хочу стать военнослужащей — еще в то время мне очень нравились армейские устои и форма.
А потом я лично видела все события 2014 года в Донбассе. Я была свидетелем того, как украинская авиация бомбила Станицу Луганскую. Когда бомбы падали на здание местной администрации, я находилась неподалеку — было очень страшно. А год спустя, в апреле 2015 года, я впервые стала пытаться попасть в действующую армию. Мне тогда было 30 лет.
Мне было все равно, в какое подразделение идти служить, но меня никуда не принимали из-за пола. Если ты женщина и не медик, тебе очень сложно попасть в армию. Но я не сдавалась: начала общаться с замполитом разведывательного батальона и очень сильно напрашивалась на службу. Тогда меня привезли к комбату — и он со мной поговорил.
Он дал мне время подумать, готова ли я к военной службе — учитывая, что у меня двое детей. Я сказала, что время мне не нужно и я готова (дети на время моей службы остались с моей мамой). Я прошла медкомиссию, пять дней спустя прибыла в расположение батальона и приступила к службе.
Какие задачи вам приходилось выполнять?
Поначалу я исполняла обязанности радиотелефониста, а затем прошла обучение на оператора беспилотных летательных аппаратов (БПЛА) — сейчас в этом качестве я служу в одном из подразделений стрелкового батальона «Первая Славянская». Поначалу, когда я была радиотелефонистом-разведчиком, мне часто приходилось выезжать с группами на линию боевого соприкосновения.
Дронов у нас тогда не было — мы работали с оптикой, наблюдали в бинокли. Там на практике я училась быть разведчицей. Мы часто жили в поле и спали в окопах. Я отвечала за связь с нашим командованием — должна была делать так, чтобы она всегда работала бесперебойно. Чтобы поднимать антенну повыше, мне приходилось много лазить по деревьям.
Но мне все это нравилось и было интересно — я с самого начала бралась за всевозможные задачи. Например, однажды мне поручили сходить за «ленточку» (за линию боевого соприкосновения), в тыл врага. Я должна была это сделать с напарником — командиром группы.
Мы взяли с собой на задание гражданскую одежду, в какой-то момент переделись и по легенде должны были представляться отцом и дочерью
Мы беспрепятственно дошли до линии боевого соприкосновения, уже видели противников, но тут нам дали отбой — и мы вернулись.
А на другом задании мы спали в разрушенном доме на бетонном полу, я подхватила пневмонию. Но, как только вылечилась, сразу же отправилась выполнять другую задачу — в то время меня было не остановить, я все время рвалась в поле. Командир называл меня единственным разведчиком в роте со стальными яйцами.
«Я ловила дрон под пулями»
Какой день на службе запомнился вам больше всего?
Я до сих пор помню, как мы выехали к диспетчерской вышке донецкого аэропорта — точнее, к тому, что от нее осталось, — и оттуда вели разведку с дрона, осматривали все позиции. В какой-то момент мы заметили танк, стоящий поодаль — в посадке. Изначально мы не могли разобрать, что это: бронированная техника или муляж противника (такие порой встречаются).
Но, заметив этот танк, мы сразу же сообщили об этом командованию и получили разрешение отработать по нему. Мы должны были скорректировать огонь артиллерии — она произвела пять выстрелов. Первые два легли рядом с танком, третий пришелся ближе к его левому траку, а четвертый и пятый были прямо в броню.
Это были непередаваемые эмоции. Я кричала в радиостанцию: «Парни, вы — красавчики! Давайте еще!» Хотелось, чтобы артиллерия добила танк, чтобы сдетонировал боекомплект и было много огня. Но этого не произошло. Интересно, что на следующий день, когда мы снова выехали на эту диспетчерскую вышку, то все время наблюдали за подбитым танком.
И в какой-то момент мы заметили пикап противника с личным составом, который ехал со стороны Авдеевки. Они приехали к танку и осмотрели его. Мы видели это, но стрелять по пикапу не было смысла — он слишком маневренный, наша артиллерия не смогла бы быстро навестись на него. Потом они уехали — а танк так и остался там стоять.
Вам приходилось работать под огнем противника?
Да, такие ситуации случались не раз. К примеру, однажды мы с ребятами выехали в населенный пункт Спартак — у нас туда должна была заходить группа. В тот раз дроном управляла не я, а мой коллега. Я же должна была по радиостанции координировать группу из восьми человек и давать им команды, куда направляться.
Противник был от них с двух сторон, поэтому вести группу было очень волнительно — в такие моменты ты понимаешь всю ответственность за людей. Я должна была довести их без потерь. Если видишь, что кто-то в группе потерялся, кричишь в радиостанцию: «Ребята! У вас тут человек (или несколько человек) отстал! Догоняйте! Ускоряйтесь!»
Идти назад нельзя, поскольку есть такой военный закон: если начинаешь отходить назад, противник, скорее всего, откроет огонь на упреждение, чтобы уничтожить группу. Мы контролировали ребят, находясь в густых лесных зарослях с высокими деревьями, при этом в какой-то момент по нам начался непрерывный обстрел из крупнокалиберного пулемета.
В тот момент нашими глазами был дрон, а у него есть одна неприятная особенность — это батарея, которая имеет свойство садиться. И когда это происходит, нужно выйти из укрытия, поймать его, поменять батарею и снова запустить, чтобы вести товарищей.
И вот настал момент для замены батареи. Мой товарищ кричит — «Давай, прячься в укрытие! Не надо дрон ловить!» А я стояла и ловила дрон под пулями
Страшно ли мне было? Конечно, страшно, когда в тебя летят пули. Но что делать, ты отвечаешь за товарищей, а чтобы помогать им, нужен дрон. Потом, когда ребята благополучно завершили задачу, я говорила с ними. Они сказали, что испытали чувство гордости, что все это время их вела я — женщина. Они не ожидали такого.
«В морге будешь красивой»
Бытует мнение, что участие в боевых действиях — не женское дело. Что вы думаете об этом?
Однажды командир батальона сказал мне, что женщины на армейской службе, выполняющие определенный вид боевых задач, более хладнокровны, расчетливы и эмоционально устойчивы. У женщин острее глаз, они лучше, чем мужчины, подмечают мелочи.
Хотя, конечно, армейская жизнь для женщины тяжела: свою я начинала сквозь боль и слезы. Ко мне относились так же, как к мужчинам, поблажек не было. Были ночные тренировки, ночные стрельбы, ползанье по-пластунски, дневные марш-броски и многое-многое другое. Я занималась физической подготовкой, изучала вооружение, которое было у нас в батальоне.
И знаете, я абсолютно не жалею о том, что связала свою жизнь с армией. Я считаю, что каждая женщина должна определиться со своим местом и своей ролью в жизни. И если это решение — быть в армии, значит, так тому и быть. Мой муж — тоже военный — с началом СВО пытался убедить меня не участвовать в операции. Но я настаивала, и он в конце концов меня поддержал. Ну, или смирился.
Вам удается как-то ухаживать за собой, несмотря на все боевые задачи?
Я стараюсь следить за собой, найти возможность вырваться на маникюр или в парикмахерскую. Вы удивитесь, но в Донецке многие женщины ходят под обстрелами с маникюром, прическами и макияжем, а еще стараются надевать нижнее белье в комплекте.
А объясняется это просто: если вдруг ты умрешь под обстрелом, то по крайней мере в морге будешь красивой — с маникюром, прической и в красивом белье
Такая вот суровая реальность. Вообще, здесь, в зоне СВО, ты часто видишь смерть. Но все равно принимать потери сослуживцев, тех, кто стал тебе практически братьями и родственными душами, это самое трудное.
Как вы думаете, чем закончится СВО на Украине?
Очень хочется 9 мая, как в Великую Отечественную войну, отпраздновать нашу победу. Пускай даже это будет некий компромисс, переговоры и договоренности — но на наших условиях. Мне хочется, чтобы мои дети жили и радовались мирному небу над головой. Но это может дать только победа, которую я очень жду.
Свежие комментарии